По привычке она смотрела в окно — долгое мгновение увядающая синева вечернего неба отражалась в её стеклянных глазах. Никто не увидит этой минуты, когда становится невыносимо холодно и тело бьёт мелкая дрожь; когда небо плывёт по потолку, а чистые, как лёд, лазурные тени лезут на стены, разрастаясь и на своём пути очищая предметы от какого-либо смысла; когда невидимый гигантский колпак сковывает многогранность мысли и все внимание сбивается в одну точку на рисунке голубых обоев комнаты; когда становится трудно дышать, но мышцы слабого напряженного тела продолжают передвигать её по периметру комнаты, от окна до двери, от двери до второго окна; и точно червь какой ей в сердце пробрался, что некто пребывает позади неё и с поразительной точностью повторяет её редкие движения, она судорожно дышит, царапая запястья рук — тогда обличает себя то, о чём речи никогда быть не может, но оно есть — её королевское тёмносинее, меланхолическое лазурное и холодное голубое, пугающее небесное и попросту мучительно мельтещащее синее безумие.
Безумие настигало её волнообразно, мелкими иголками вонзалось в разум, разбивая на миллионы острых осколков. Из многочисленных ран сочилась кровь, глаза не переставали наполняться солёной влагой — она стекала одинокой алой слезой по впалой бледной щеке.

Пусть пропащая душа за все ответит сама, пусть поймёт, насколько пренебрежительным было её поведение, её мышление, которые будто громким объявлением гласили "Продам душу. Торг уместен".